В сборнике стихов Александра Рытова, громко заявляющего о себе, нас поражает свойство совершенно противоположное: его всеядность, легкость на подъем. Рытов готов описывать в стихах все, что попадается на его пути. Поэтический почерк Рытова размашист. Он бойко и уверенно берется за любую тему. Задор и темперамент у него несомненны, но словесное проявление этого темперамента — поверхностно и часто неорганично. Чего только нет в этом небольшом сборнике! И бурное воспевание современных строек, и попутно сатирическое высмеивание «пережитков прошлого» — старух, молящихся в Александро-Невской лавре, и модное заглядывание в космическое межпланетное будущее — «Рэю Брэдбери», и студенческие выезды «на картошку», и боевые марши туристских походов, и гимны археологам, и целый географический альбом: Судак, Львов, Карелия, «Где-то под Шяуляем», «Ночлег под Стрыем», «Старик из Мукачева». Среди внешних, броских, бездумных зарисовок вдруг мелькает что-то свежо подсмотренное, дышащее живым теплом лесного бытия: «Лоси» — «лосенок вспрыгнул на ноги ломкие. ..», «и долго робко и настороженно смотрела чаща глазами карими».
Наигранная бодрость победных маршевых ритмов сменяется поэтическим разливом заемных красивостей — «Карелия» с такими вычурными строками о любви:
Пришла Она — бессовестно красивая,
Зажав в губах цветок пушистый клевера.
Или «Улица Шопена» с набором случайных, то
банально-томных, то броско-модных, между собой
не монтирующихся образов:
На «шпильках» — тучка, шагом дробным,
Капроном бережно хрустя…
Тугие лебеди-балконы
По-лебединому — в гостях…
Изобретательные рифмы — «на синем фоне дня — симфония», «мелколиственна — истина», «совами — нарисованная» — перемежаются такими звуковыми сорняками, свидетельствующими о полном отсутствии слуха, как: «электромолотками — молодая».
А. Рытов путешествует не только по темам и географическим объектам, но и по поэтическим стилям — от бравурной бодрости маршей до лирического захлеба многозначительной образностью: «Между собакой и волком» или «Солнце встает, как со взбитой постели». Торопливый, развязный, шумный и задыхающийся пробег по миру характерен для поэтической походки Рытова.
И только в самом конце книги в двух стихотворениях— «Французская живопись» и «Фламандская живопись» — Рытов по-настоящему находит себя. В стихах о живописи нет пестроты и случайности, неряшливости и несовместимости образного развала, встречающегося почти во всех вещах сборника. Точная зримость деталей, отобранных обдуманно и метко, в сочетании своем раскрывающих обобщающий смысл увиденного, умение схватить национальный и жизненный характер картины, претворенной в стихи, словесное открытие материала другого искусства — вот то новое и подлинно ценное, с чем пришел Рытов в поэзию:
Желтая глина лица.
Черная складка рта. «Любительница абсента»!…
А здесь
На стене
Висит крик
Летящего вниз
С обрыва!..
Наоборот, «Фламандская живопись» воплощена медленными, тяжеловесными ритмами и раблезианской физиологичностью образов:
Старинных кабачков цветная толстогубость,
На тяжести столов сочащаяся снедь,
Задообразных лиц проверенная тупость,
Глаз олово, носов блестящих медь.
Хочется надеяться, что Рытов перестанет торопливо и развязно перебирать жизненные впечатления. Ведь искусство начинается с отбора. Своими стихами Рытов доказал, что, когда что-нибудь поражает его всерьез, он этим искусством владеет. Он умеет видеть словами и проникать в суть увиденного — нечастый и завидный дар.
